— Ну, Василий, сын Георгия, с тебя причитается. Такого матерого зверюгу завалил. Небось, шкура на половину комнаты будет. Первый трофей?
— Первый, — откликнулся Василий.
— Хорошего сына воспитал, сосед. Пятнадцать лет, а уже новик и знатный трофей взял.
Тут же на дворе развели костер и начали жарить медвежье мясо. Красноватое на вид, по вкусу оно походило на свинину. Кто-то из охотников говорил, что его лучше есть копченым.
Пир продолжался до полуночи. Никита выкатил бочку пива, и мы ели мясо, запивая его свежим пивком.
Василий чувствовал себя героем, белея в сумерках перевязанной головой. А вот Федьку было жалко: есть он не мог — его тошнило, и он лежал в пристройке. Поздно вечером туда ввалились и мы — хмельные, возбужденные. Попадали в постели, и нас сморил сон.
С утра у всех болели головы — у Федьки от сотрясения, а у нас с Василием — от обильной выпивки. Никита предложил вина в качестве лечения, но мы отказались, выпив огуречного рассола.
Стало полегче. От одного упоминания о вине в желудке комок собирался, и подташнивало. Я знал русское хлебосольство — хлебни сейчас вина, и пир продолжится до вечера.
Никита выделил нам почти полтуши медведя, обильно посыпанной солью с перцем и обложенной листьями крапивы, чтобы мясо не испортилось.
Мы попрощались и двинулись домой, сопровождая телегу с мясом косолапого.
Добрались до дома. Федька сразу прошел в воинскую избу и улегся, его мутило.
Ратники перенесли на кухню мясо. Чего его беречь, пусть все попробуют.
Лена, как увидела перевязанную голову Василия, ахнула, прижала сына к груди и запричитала:
— Где же это ты так?
— Сучком о дерево окорябался, — не стал пугать мать рассказом об охоте Василий.
… Настал сентябрь, а с ним и новый год. Осень стояла сухая, да и рано ждать дождей. Это попозже — в октябре задуют северные ветры, разверзнутся хляби небесные, зарядят дожди, развезет дороги, будут ползти, едва не цепляясь за крыши, черные тучи, напитанные влагой. В такую слякоть хорошо сидеть дома, в уюте, зная, что убран урожай и закрома полны, так же как и кошелек. Замирает в это время жизнь на Руси. Даже торговля, поскольку подвоза свежих товаров нет. Рачительный купец заранее лабазы товаром набьет и торгует до морозов припеваючи, ожидая, пока реки покроются льдом. А пока — все крестьяне на полях, торопятся убрать все, что еще не успели. И убирать не так много — капуста, репа, морковь уже давно убраны. Рожь да пшеничка — тоже, остается овес да лен.
Вот в такую пору меня и нашел гонец, когда я ехал по центральной улице Вологды.
— Боярин Михайлов?
— Он самый.
— Воевода Плещеев вызывает.
Ничего не попишешь, раз зовет — дело важное есть.
Я развернул коня и по Завратной поскакал к воеводе, распугивая редких прохожих. Свернул
на Пятницкую, еще поворот. И вот я у дома Поместного приказа. Поприветствовав ратника у входа, прошел в кабинет Плещеева.
— Здрав буди, боярин! Садись и слушай. Радения твои о выучке рати конной в полку сводном до государя нашего дошли. Отписку твою о баталии летней на Оке и предложения по бою огненному велел он воеводам своим обмыслить. Князья Иван Воротынский с Василием Одоевским совет держали, и после оного задумал государь полк яртаульный из самых резвых конных пищальниками усилить и тебе под начало отдать.
Я обомлел. Ничего себе! Яртаул — это же лучшие ратники. И к разведке, и к бою годные — элита войска, можно сказать!
— И то не все. Как видишь, к предложениям твоим интерес государь проявил, а потому, чтобы умение ратное поднять, поручает тебе конным людям с пищальниками заставу учинить под Великими Луками. Там князь Александр Владимирович Ростовский с воеводами стоит, туда и яртаулу сбираться велено.
Я вытер рукавом пот со лба — все услышанное было для меня полной неожиданностью.
Плещеев встал. Я тоже поднялся и, кажется, мне удалось справиться с охватившим меня волнением. Воевода глядел мне прямо в глаза:
— Еще скажу тебе: слышал я — неспокойно ноне на стороне литовской после налета на Рославль литовский псковского воеводы, ослушника государева Александра Сабурова. Дерзость же его в том, что по лету сей воевода без ведома государя с набегами в земли литовские вошел. Объявил себя преемником — де, от великого князя Василия под руку короля Сигизмунда идет. А при нем три тысячи ратников голодают. Поверили горожане, провизию дали. Вел себя Сабуров до поры до времени чинно, а в торговый день ворвался в город и обогатился добычею, людишек побил и пленных взял, уйдя благополучно. Так что всяко там сложиться может, Сигизмунд обид не прощает. А гетман его, Константин Острожский, после Орши, горькой нам, силу почувствовал. Да небось и сам слышал о Константине сем — Божий враг и государев изменник!
Я кивнул.
— Мыслю так — тебе на Великие Луки сподручнее через Устюжну и Новгород идти. Ну, прощай! С Богом!
Я сбежал по ступенькам, вскочил на коня и — домой. Объявил сбор.
Оба десятка собрались быстро, перекинули сумы с бельишком да провизией через седла, проверили оружие. Через час уже и выехали. Прохожие смотрели нам вслед и осеняли крестным знамением.
Впереди скакал Федор, он хорошо знал местные дороги — здесь родился. Каждые полчаса мы пересаживались на заводных коней, и до вечера успели пройти полсотни верст.
Я ехал и размышлял. Ертаул, или яртаул, — это повышение для меня или понижение?
Это сборное воинское подразделение; изо всех ополчений войска в него выделяют конные сотни наиболее опытных и хорошо вооруженных ратников — обычно из молодых детей боярских. В сражении яртаул шел впереди передового полка, осуществляя разведку и охранение и принимая на себя первый удар противника. В условиях внезапного столкновения с врагом от ратников требовалось бесстрашие и стойкость, а от воеводы — быстрая реакция и умение вести встречный бой, жестокий и кровопролитный. Как правило, потери в яртауле были велики. Если противник был смят яртаулом, в дело вступал передовой полк, а ежели враг оказывался силен, от передового полка, а также полков правой и левой руки выделялись в помощь яртаулу «подъезжие сотни». В случае упорного сопротивления снова высылалась подмога, и в итоге в передовом, сторожевом и других полках зачастую оставалось не более половины ратников.